! Сегодня

Главная » Блог » Гитлер. Последние десять дней. Больдт Герхард

Гитлер. Последние десять дней. Больдт Герхард

Все люди, посланные нам -это наше отражение. И посланы они для того, чтобы мы, смотря на этих людей, исправляли свои ошибки, и когда мы их исправляем, эти люди либо тоже меняются, либо уходят из нашей жизни.

24-января-2023, 18:07   899   0

Гитлер. Последние десять дней. Больдт Герхард
Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10


Глава 5

Рассредоточение немецкого руководства

15 апреля 9-я армия вновь подверглась настойчивым атакам восточнее Берлина. По обе стороны шоссе Кюстрин — Берлин русские задействовали значительное количество войск, особенно артиллерии. По сравнению с предшествовавшими днями заметно возросла активность советской авиации, прежде всего на передовой линии немецкой обороны. Общее напряжение как наступающих, так и обороняющихся достигло наивысшей точки. Мне, не один год воевавшему на различных фронтах, это состояние было хорошо знакомо, когда солдат, лежащий ничком под ураганным огнем, испытывает непреодолимое желание вскочить на ноги и бежать куда глаза глядят из этого ада.

Однако партийные и правительственные высокопоставленные чиновники предпочитали обо всем этом не думать. В те полные драматизма дни в радиопередачах, газетных статьях, официальных выступлениях и частных беседах первых лиц германского государства превалировала одна тема — смерть президента США, последовавшая 12 апреля 1945 г. И хотя не было абсолютно никаких оснований рассчитывать, что данное событие как-то повлияет на общую политическую ситуацию, министр пропаганды Геббельс, тем не менее, громогласно объявил смерть Рузвельта чудом, важным поворотным пунктом в судьбе Германии. В поддержку этого утверждения он вновь использовал привычную пропагандистскую риторику, сравнивая смерть американского президента с внезапной кончиной российской императрицы Елизаветы в годы Семилетней войны — кончиной, спасшей Пруссию от неминуемого поражения. Геббельс настойчиво убеждал измученный немецкий народ, что альянс Америки с Советским Союзом теперь неминуемо распадется и война непременно закончится победой Третьего рейха.

Но вот 16 апреля наступила давно ожидаемая разрядка нечеловеческого напряжения, в полной мере обнажившая и солдатам на передовой линии, и немецкому населению в тылу всю ложь геббельсовской пропаганды, связанной со смертью Рузвельта.

Еще ночная темнота покрывала землю, когда тысячи артиллерийских орудий русских открыли бешеный огонь по расположениям 9-й общевойсковой и 4-й танковой армий. Творилось что-то невообразимое. Было такое ощущение, словно невидимая рука подняла занавес последнего акта величайшей трагедии, которую когда-либо переживало человечество. Батареи русских стояли плотными рядами, буквально соприкасаясь колесами орудий. Артиллерийская подготовка продолжалась несколько часов, затем русские полки, дивизии и армии двинулись вперед. Атака на 4-ю танковую армию, занимавшую позиции между Мускау и Форстом, началась в 7.30 утра, а на 9-ю армию, оборонявшую рубежи на Одере, часом раньше.

В приказах фюрера, направленных в этот день войскам на Восточном фронте, опять упоминалась смерть Рузвельта. Гитлер в который раз уверял солдат, что кончина американского президента непременно изменит весь ход событий в их пользу, что «Берлин останется столицей Германии, а Вена вновь станет немецким городом». Между тем на улицах Берлина началось лихорадочное движение. Доносившийся издалека сплошной глухой гул, в котором еще не различались отдельные разрывы, выгнал берлинцев в эти ранние часы из их квартир и подвалов. Кучки недавно призванных фольксштурмистов спешили на сборные пункты. В полдень первый отряд ополченцев уже выехал пригородным поездом на отведенные ему позиции. В самом Берлине и вокруг него соорудили сплошные противотанковые заграждения, оставлены были лишь узкие проходы. Испуганные женщины и дети жались друг к другу, со страхом прислушиваясь к отдаленному грому военной грозы. Всех тревожила одна мысль: захватят ли русские первыми их город, или же удастся продержаться до прихода американцев, которые уже перешагнули Эльбу? Этот вопрос был ясно обозначен на усталых, озабоченных лицах людей, сновавших по улицам и стоявших в очередях возле продовольственных магазинов. Царившая повсюду паника была вызвана сообщением о злодеяниях, творимых Красной армией среди мирного населения, о которых беспрестанно трубили все немецкие средства массовой информации. Только надежда на скорейший приход американцев позволяла сохранять хоть какую-то видимость порядка, не терять окончательно головы. А они должны были прийти первыми, просто обязаны.

Я находился в приемной служебного кабинета генерала Кребса в Цоссене, срочные телефонные звонки следовали непрерывной чередой. Часто звонили сразу все три телефона на моем письменном столе. Но вот позвонил генерал Кребс, и я проследовал в его кабинет через двойные звуконепроницаемые двери. Он стоял склонившись над разложенными на столе картами, помеченными красными и синими линиями, обозначавшими расположения наших и советских войск на Одере. Генерал был настолько погружен в свои явно невеселые мысли, что мне пришлось осторожным покашливанием напомнить о своем присутствии. Только после этого он медленно выпрямился и некоторое время смотрел на меня отсутствующим взглядом, затем сказал: «Я хотел попросить вас снова связать меня с генералом Бургдорфом. Мне нужно, в конце концов, твердо знать, куда предполагается перебазировать наш командный пункт. Попытайтесь выяснить в Берхтесгадене и пришлите ко мне майора Фрайтага. Да, и еще: принесите мне, пожалуйста, бокал вермута». Вернувшись в приемную, я позвонил в Берхтесгаден и в имперскую канцелярию, затем пошел искать майора фон Фрайтаг-Лорингхофена. Это он информировал меня о том, что русская артиллерия начала интенсивный обстрел наших позиций возле Кюстрина в 3.50, а через три часа войска противника перешли в наступление. В момент разговора стрелки часов уже показывали почти 10 часов утра. В последний час доклады с фронта стали поступать реже, артиллерийский огонь русских, очевидно, серьезно нарушил линейную связь.

Невольно на ум пришли мои товарищи, находившиеся там, в кромешном аду: к тому времени сражение должно было достичь своего апогея. Как часто мне самому приходилось попадать в тяжелейшую ситуацию, сколько раз я лежал зарывшись в землю на необъятных российских просторах, моля Бога, чтобы смерть обошла меня стороной. Только солдат доподлинно знает, как тоскливо раненому, когда кругом идет жестокий бой, и какое облегчение он испытывает, когда товарищи подбирают его и выносят из-под обстрела в безопасное место.

Все молодые штабные офицеры стремились быть на фронте, участвовать в сражении. Вынужденная пассивность, несмотря на полную бесперспективность дальнейшего сопротивления, сильно угнетала, тяжелым грузом давила на психику. Это состояние души не понять тому, кого никогда не тревожила судьба своей отчизны.

Я и майор фон Фрайтаг-Лорингхофен несколько минут стояли молча и слушали, каждый погруженный в собственные скорбные мысли, но думая об одном и том же. Майор, жизнерадостный подтянутый офицер, выглядел крайне утомленным и печальным, ведь последнее время мы много работали, день за днем, без отдыха, порой до утра. Не говоря ни слова, он встал, коротко взглянул на меня и пошел в кабинет генерала Кребса. Я Достал из сейфа бутылку вермута и налил бокал. Через короткое время, вслед за прозвучавшим сигналом воздушной тревоги, над нашими головами стремительно пронеслись пять советских штурмовиков. Это было нам в диковинку: обычно до тех пор русские самолеты очень редко отваживались проникать на вражескую территорию глубже чем на 20 километров от передовой линии, если не были уверены в отсутствии немецких истребителей. Телефоны продолжали звонить не переставая. Всякий раз звучал только один вопрос: «Есть ли какие-либо новости с фронта?»

Около 11 часов утра в приемной столпились генералы и полковники: ровно в 11.00 должно было состояться совещание в рабочем кабинете начальника Генерального штаба сухопутных войск генерала Кребса. В этот день ожидавшие приглашения оживленнее, чем обычно, обменивались мнениями. Всех волновали одни и те же вопросы: куда следует эвакуироваться армейской штаб-квартире и какие для этого необходимы подготовительные меры? Обсуждалась также пока существующая возможность добраться до Берхтесгадена через Богемию, которая, однако, по мнению большинства присутствовавших, в ближайшее время будет безвозвратно потеряна. Гитлер все еще не решил, в какое место перевести свою ставку вместе со вспомогательными службами. Вскоре позвонил унтер-офицер нашей передовой группы, выехавшей несколько дней тому назад поездом в Берхтесгаден. С этой группой отправились также жена и дочь Кребса, и я расспросил унтер-офицера обо всем, что, на мой взгляд, будет интересовать генерала. В конце разговора прозвучал вопрос: «Что будет с нами?» Откуда было мне знать? Ни один человек во всей Германии не имел ни малейшего представления о том, что нас ожидает впереди.

Около полудня с фронта поступил первый более или менее вразумительный доклад: «Атаки отбиты, на отдельных участках бой продолжается. Наши потери чрезвычайно высоки». Это были хорошо знакомые формулировки, которые мы так часто слышали под Ленинградом и Волховом, у озера Ильмень, в Припятских болотах и под Варшавой… После полудня, точно в 16.00, русская артиллерия возобновила обстрел, продолжавшийся, как и прежде, полтора часа, и затем они пошли в атаку, волна за волной. В вечернем докладе говорилось: «Позиции по-прежнему удерживаем. Сдерживаем противника от более глубокого проникновения. Пришлите подкрепление и боеприпасы».

Русским удалось вклиниться в наши позиции в нескольких местах южнее и севернее Франкфурта. Еще дальше они продвинулись западнее Кюстрина по обе стороны автомагистрали Кюстрин — Берлин и приблизились к зееловскому рубежу обороны.

Около 10 часов вечера Кребс и сопровождавший его в этот день майор фон Фрайтаг вернулись с очередного рабочего совещания в имперской канцелярии. Я уже распорядился приготовить для них ужин и поставить все на стол с тем, чтобы они могли поесть, прежде чем приступать к работе, которая, как я знал, не кончится раньше 3–4 часов ночи, а быть может, продлится до самого утра. За чашкой кофе майор рассказал:

— Сегодня ночью придется оставить позиции западнее Кюстрина. Основная линия обороны перенесена к Зееловским высотам. Но никакой надежды. Быть может, и удастся удержать зееловский рубеж, но не дольше 24 часов. Положение на западе ничуть не лучше. На севере англичане подходят к Люнебургу. Американцы переправились через Эльбу между Магдебургом и Дессау. Они ближе к Берлину, чем русские, в Саксонии приближаются к Галле и Лейпцигу, а на юге американцы вступили в Баварию. Русские занимают позиции в районе Брюнн и западнее Вены. В Лаузице русские, атакуя 4-ю танковую армию между Мускау и Форстом, в первый же день сумели осуществить прорыв наших оборонительных линий, и хотя дальнейшее продвижение приостановлено, сомнительно, чтобы наши части смогли выдержать беспрерывные атаки. Наши силы истощены, и почти не осталось резервов.

Майор помолчал, уставившись в пространство; вероятно, подумал о своих жене и ребенке, проживавших недалеко от Лейпцига, и затем продолжал:

— И еще. Когда мы ехали вечером через Берлин — Темпельхоф, толпы собравшихся людей кричали нам: «Кровопийцы! Все, все кровопийцы!» — Майор замолчал, потом сел за свой письменный стол и стал просматривать дневную почту.

На следующий день, 17 апреля, битва за Берлин и в районе Лаузица продолжилась с неослабеваемым ожесточением. Под натиском превосходящих сил немецкие дивизии шаг за шагом медленно отступали. В вечернем отчете 4-й танковой армии говорилось: «В основном наши позиции мы отстояли. Авиация помогла, совершив более 1000 самолето-вылетов. В результате контратаки, предпринятой вдоль шоссе Кюстрин — Берлин 9-й армией, удалось остановить противника. Бои шли в зонах проникновения вражеских частей в глубь немецких оборонительных рубежей. Левофланговый корпус этой армии успешно отразил атаки русских и удержал свои позиции».

18 апреля при чудесной весенней погоде бои возобновились с удвоенной силой. Русские упорно атаковали, обходя Берлин с юга. С не меньшим ожесточением обе стороны сражались в Силезии и в лесистой местности вокруг Лаузица, где особенно ощущалось численное превосходство Красной армии. Около 9 часов утра еще посчастливилось связаться по телефону с женой в Любеке. Не имея полного представления о подлинных масштабах разразившейся катастрофы, она, тем не менее, была крайне встревожена и напугана.

— Все говорят, что русские уже на окраине Берлина, — услышал я взволнованный голос жены. — Я так боюсь за тебя… ты меня слышишь? Ты не мог бы приехать сюда к нам? Что будет со всеми нами? Правильно ли говорят люди, что англичане уже у Люнебурга?

Прежде чем я успел ответить, связь оборвалась. Это был наш последний разговор с женой, через четыре недели ей сообщили, что я погиб в Берлине.

Первый решающий прорыв русские осуществили 19 апреля: небольшой передовой отряд танков, выдвинувшийся от места главного сражения, бушевавшего в районе городов Форст и Губен, форсировал Шпрее около Шпремберга. Немецкие войска оставили Форст. Русские явно нацелились не на Прагу, как постоянно утверждал Гитлер, а на Берлин с тыла, в полном соответствии с предсказаниями германского Генерального штаба. Наши части, занимавшие позиции между Форстом и Фюрстенбергом, были отброшены далеко назад. Бои восточнее Берлина продолжались с неослабевающей силой, русские продвигались на Янсфельде и Мюнхеберг и заняли Врицен; севернее Букова в наш тыл прорвались 150 танков противника. На Одере свои рубежи 9-я армия сумела сохранить только в предместье Франкфурта.

К вечеру 19 апреля стало ясно, что русские намереваются окружить Берлин и 9-ю армию встречными ударами с севера и юга. В этот день Геббельс зачитал по радио обращение к немецкому народу, которое на следующее утро, вдень рождения фюрера, было опубликовано в газетах, все еще продолжавших выходить. В нем, помимо прочего, повторялось обещание, ранее высказанное Гитлером, что Берлин останется немецким, а Вена непременно вновь будет немецким городом. И что удивительно: даже теперь, на краю пропасти, многие немцы свято верили словам Гитлера. Приносила свои плоды многолетняя обработка изощренной геббельсовской пропагандистской машиной. И они не переставали уповать на пресловутое секретное оружие, которое якобы должно быть задействовано в ближайшие дни или даже часы. Кроме того, разве Геббельс не уверял, что американцы и русские скоро передерутся между собой? Искусно инициированная кампания слухов не без успеха убеждала немецких солдат, оборонявших Берлин, в неизбежном объединении с ними американцев для совместной борьбы с большевистской Россией. По распоряжению Геббельса над Берлином разбрасывались листовки, в которых утверждалось: «Армейские части и танки уже идут нам на помощь». Это также вселяло надежду гражданскому населению и солдатам на фронте, побуждало их держаться из последних сил. Очевидно, авторы листовок имели в виду 12-ю армию под командованием генерала Венка, чересчур слабую, чтобы реально повлиять на обстановку. Большинство ее дивизий существовали лишь на бумаге. Более или менее укомплектованными были всего три дивизии, сведенные в корпус во главе с генералом кавалерии Кёлером. Три недели тому назад Кёлер, явившийся в Генеральный штаб для официального представления после своего возвращения из Норвегии, рассказал мне, что ему только что стало известно, что его единственный сын погиб в бою. По словам Кёлера, его дивизии были плохо оснащены и вооружены. Около 90 процентов личного состава совсем не имело опыта боевых действий. Большинство — юнцы 17–18 лет из рабочих команд и военных училищ, и только половина из них вооружена. И эта армия, по утверждению Гитлера, должна была спасти Германию, обеспечить ей победу. Объявляя Венку о его назначении на должность командующего 12-й армией, Гитлер с пафосом произнес: «Венк, я вверяю вам судьбу Германии».

Отдавая приказ о формировании этой армии, Гитлер планировал использовать ее против англо-американских союзников. Согласно его первоначальной инструкции, Венку следовало, двигаясь из района восточнее горного массива Гарца, соединиться с группой армий «Б», блокированной в рурском анклаве. Потом, когда события стали развиваться быстрее, чем предполагалось, и союзники окружили в Гарце 11-ю армию, Венку было приказано пробиваться к ней. В тот момент спешить на выручку группе армий «Б» уже не было никакого смысла, весь вопрос заключался в том, сколько еще дней сможет она удерживать рурский анклав.

20 апреля, в день 56-летия Гитлера, русские развили наступление из района Лаузица на северо-запад; и к вечеру уже достигли Шпревальда. В это время генерал Кребс отправил хорошо вооруженный моторизованный отряд численностью в 250 человек — последний боевой резерв лично начальника Генерального штаба сухопутных войск — встретить противника близ Лукау, в 40 километрах южнее нашей штаб-квартиры.

Вскоре поступило еще более печальное известие. Русские войска, сосредоточенные к северу от Берлина, пройдя через Эберсвальде, достигли Ораниенбурга. Это наступление фактически началось еще накануне, но было упомянуто в рапорте всего лишь как прорыв на отдельном участке 150 танков неприятеля. В действительности это был решающий удар целого танкового корпуса, осуществленный по приказу маршала Жукова.

В имперской канцелярии тем временем продолжались торжества по случаю дня рождения фюрера. В праздновании приняли участие почти все старые соратники Гитлера. Среди присутствовавших можно было увидеть Геринга, Гиммлера, Бормана, Шпеера и руководителей трех родов войск. Сначала все было спокойно, но вскоре ближайшие сподвижники фюрера стали требовать, чтобы он вместе со своей ставкой покинул Берлин и перебрался в Верхнюю Баварию. Не уговаривал его только Геббельс, гауляйтер и верховный комиссар обороны Берлина. Но Гитлер колебался. Пока что он согласился лишь на то, чтобы гросс-адмирал Дёниц стал правителем северной части Германии на тот случай, если американцы и русские договорятся расчленить Третий рейх надвое. Поскольку он не назвал правителя южной части разъединенного государства, можно было с полным правом предположить, что он еще не отказался от мысли переселиться на юг. Гиммлер со своим штабом и министерство иностранных дел переходили на территорию, подконтрольную Дёницу, а Герингу надлежало следовать на юг.

Оставаться в Берлине, как неоднократно подчеркивал Гитлер, побуждала его прямо-таки фанатичная вера в собственную гениальность и неуязвимость. Он был, кроме того, твердо убежден, что его личное присутствие в столице вдохновит солдат на героические подвиги, которые помогут остановить и уничтожить наступающие полчища русских. В полдень Гитлер лично вручил Железные кресты подросткам из гитлерюгенда, проявившим мужество и смелость. Только под вечер, когда гости покинули имперскую канцелярию, фюрера познакомили с исключительно тревожными сообщениями фронтовых частей, о чем шла речь выше. Имеются в виду продвижение Красной армии из района Мускау — Форст в северо-западном направлении и прорыв русских танков, ранее дислоцированных севернее Берлина, к Ораниенбургу. Эти последние события означали неизбежную катастрофу Германии, ибо свидетельствовали о намерении советского командования взять Берлин в клещи. В довершение ко всему русские повели наступление на позиции 3-й немецкой танковой армии. Вечером войска маршала Константина Рокоссовского захватили два плацдарма на западной стороне Одера, южнее Штеттина, где река разлилась в ширину на три километра. На этом же военном совете Гитлера проинформировали о том, что генерал Штейнер перевел свою армейскую группу на открытый южным фланг 3-й танковой армии. В действительности же это сообщение было сплошной фикцией. Штейнер в самом деле получил подобный приказ от командования группой армий «Висла», но у него не было войск, чтобы выполнить его. Планировалось сформировать эту армейскую группу из остатков разбитых немецких воинских частей, в беспорядке отходивших от линии фронта, а также включить в нее одно или два боевых соединения из группы армий «Висла». Однако все эти планы остались на бумаге, и воплотить их в жизнь в наступившем хаосе не представлялось возможным.

Гитлер приказал Штейнеру в течение 24 часов атаковать русские войска, прорвавшиеся севернее Берлина, отсечь их от главных сил и уничтожить. В его расчетах Одер по-прежнему оставался основой оборонительных рубежей на востоке. Отдельные соединения 9-й армии, все еще находившиеся во Франкфурте-на-Одере, должны были организовать наступление в южном направлении и вместе с частями группы армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Шёрнера отразить войска маршала Конева, продвинувшиеся до реки Нейсе, от оставшихся далеко позади тыловых баз снабжения. Предполагалось, что в результате совместных решительных действий армейской группы Штейнера, частей 9-й армии и отдельных соединений Шёрнера Красная армия будет наголову разбита.

В действительности Гитлер не знал, да и не желал знать, что происходило на самом деле за пределами имперской канцелярии. Когда военный совет в это достопамятное 20 апреля закончился и наступила ночь, начался великий исход из Берлина. Гиммлер со своим штабом отправился на север, Геринг и его Главный штаб военно-воздушных сил, за исключением задержавшихся на время генералов Кёлера и Кристиансена, поехали на юг. С ними ушла и основная масса партийных и государственных чиновников.

На следующее утро, в 6 часов, меня разбудил телефонный звонок старшего лейтенанта Кренкеля, руководителя отряда, посланного накануне в разведку. «Мимо нас проследовали около 40 русских танков и моторизованная пехота, — доложил он. — Через час собираюсь атаковать». Мы сразу поняли: наш командный пункт обречен. У нас совсем не осталось резервов. Армия Венка, которая, возможно, спасла бы положение, воевала на Эльбе с американцами. В 9 часов снова позвонил Кренкель и сказал: «Наша атака отбита с большими потерями. Посланные в разведку танки доложили о продвижении к северу крупных танковых колонн русских». Догадаться было не трудно: они шли на Берлин и по пути непременно захватят Цоссен. Я передал все эти тревожные сообщения генералу Кребсу, который немедленно информировал имперскую канцелярию, настаивая на решении о передислокации Генерального штаба, поскольку иначе, мол, будет невозможно надежно руководить войсками. Однако Гитлер все еще тянул. 22 апреля плохие новости посыпались словно из рога изобилия как с Северного, так и с Южного фронта, и распространились молниеносно по коридорам и комнатам нашей штаб-квартиры. Я не успевал класть телефонную трубку. Каждый хотел знать, состоится ли очередное совещание у генерала Кребса, учитывая дурные вести. И я неизбежно отвечал, что состоится, как обычно, в 11.00, но тут же, в нарушение приказа моего начальника, советовал на всякий случай быть готовым к поспешной эвакуации.

Совещание еще не началось, а в приемной уже стоял несмолкаемый шум и гомон; офицеры связи, снабженцы, секретари сновали туда и сюда, собравшиеся генералы и полковники разговаривали так громко, что мне пришлось несколько раз просить их вести себя потише и не мешать мне принимать телефонограммы. Но за несколько минут до начала совещания в комнате внезапно воцарилась мертвая тишина, и тотчас же вновь раздались глухие отрывистые удары, хорошо знакомые каждому, кто когда-либо участвовал в боях. Мы молча переглядывались, на лицах большинства присутствовавших застыло выражение скорее не страха, а изумления. «Это, должно быть, русские танки в Баруте, — проговорил кто- то. — Не далее 10–15 километров отсюда, думается мне. Они могут оказаться здесь через полчаса».

— Прошу вас, господа, — сказал генерал Кребс, появляясь в дверях своего кабинета.

Так началось последнее совещание у начальника Генерального штаба сухопутных войск. Но уже через несколько минут меня вызвали в приемную, где находился только что прибывший с фронта старший лейтенант Кренкель, крайне усталый и выпачканный в грязи. Он доложил, что от его усиленного разведывательного отряда осталось всего 30–40 человек и пара автомашин. По его словам, русские заняли Барут, но группа из примерно 50 солдат и фольксштурмистов с двумя зенитными орудиями все еще оказывала сопротивление. Продвижение противника замедлилось. Закончив рапортовать, Кренкель спросил, какие будут дальнейшие указания.

— Держите ваших людей и автомашины готовыми к действию, — распорядился я и, вернувшись в совещательную комнату, доложил генералу обстановку. Кребс немедленно связался по телефону с фюрером, чтобы добиться разрешения на перемещение нашей штаб-квартиры, но Гитлер вновь ответил отказом. Глядя на лица участников совещания, было нетрудно догадаться, что все они думали об уготованной им участи — вскоре очутиться в советском лагере для военнопленных.

Через короткий промежуток времени последовал телефонный звонок из Бургдорфа, который передал приказ Гитлера: всем войскам, сражающимся по обе стороны Эльбы между Дрезденом и Дессау-Рослау, с наступлением темноты отойти к Берлину, освободив пространство для беспрепятственной встречи американцев и русских.

Но, как часто уже бывало в этой войне, русские повели себя совсем иначе, чем мы от них ожидали. Несмотря на отсутствие немецких воинских частей в южном направлении, их танки не двинулись с места, а продолжали угрожать Берлину, находясь примерно в 15 километрах от нашей штаб-квартиры. Наконец в 13.00 нам поступил приказ Гитлера переехать в Потсдам-Айхе и занять бывшие казармы военно-воздушных сил. Одновременно сообщалось, что совещание в имперской канцелярии состоится в 14.30. Необходимо было срочно подготовиться к передислокации. Отключив напоследок телефонную связь, я ровно в 14.00 миновал входные ворота комплекса Майбах-II и с колонной автомашин административного отдела Генерального штаба взял курс на Потсдам. Генерал Кребс с адъютантом выехали туда же пятнадцатью минутами раньше.

По шоссе нескончаемой вереницей двигались сотни тысяч людей на повозках, велосипедах, но большинство пешком с ручными тележками и детскими колясками — все стремились на запад, куда-нибудь, лишь бы уйти подальше от вражеских войск. Повсюду на городских и деревенских заставах занимали боевые позиции наши танки. На возведенных наспех искусственных заграждениях и баррикадах играли дети, по-настоящему еще не осознававшие весь трагизм надвигавшейся смертельной опасности. С бумажными шлемами на головах и деревянными мечами в руках, они весело махали нам, желая доброго пути. С трудом пробиваясь сквозь плотный поток беженцев, мы стремились в Потсдам. Ехавший навстречу мотоциклист рассказал нам, что русская артиллерия уже обстреливает центральную часть Берлина, на Доротеештрассе якобы уже имеются первые жертвы среди гражданского населения.

В этот момент в имперской канцелярии шло последнее совещание с участием фюрера. К сожалению, мне не довелось на нем присутствовать: пришлось руководить перевозкой штабного имущества. Однако, как только фон Фрайтаг-Лорингхофен и генерал Кребс вернулись в штаб, они информировали меня о ходе совещания. В последний раз Гитлер собрал в своем обширном кабинете всех военных, партийных и государственных руководителей, которые еще пребывали в столице Третьего рейха или где-нибудь поблизости. И совещание началось 22 апреля, как обычно, с доклада Йодля и Кребса. Гитлер слушал довольно безучастно и, только когда Кребс заговорил о военных действиях на территории между Судетами и Штеттином, заметно оживился и стал проявлять интерес. Со слов Кребса, к тому моменту русские юго-западнее Берлина достигли рубежей восточнее линии Тройенбритцен — Белиц — Тельтов. К северу от столицы бои развернулись на подступах к Лихтенбергу, Нидешёнхаузен и Фронау. Танки противника были уже замечены на Пренцлауераллее. В ходе предпринятых отчаянных атак противник занял Ораниенбург. Это означало, что через день или самое большее через два Берлин окажется в плотном кольце вражеских войск. На этом месте Гитлер прервал докладчика и спросил, где находится генерал СС Штейнер со своей армейской группой. Дело в том, что еще 20 апреля фюрер приказал нанести мощный фланговый удар по войскам противника, наступавшим на Ораниенбург. После непродолжительной паузы Гитлеру объяснили, что фланговая атака не состоялась и что только из-за переброски наиболее боеспособных частей, оборонявших Берлин, в помощь Штейнеру русским удалось преодолеть ослабленную оборону к северу и северо-востоку от столицы и достичь внешних окраин Берлина.

Тут Гитлер не выдержал и приказал покинуть помещение всем, кроме Кейтеля, Кребса, Йодля, Бургдорфа и Бормана. В комнате некоторое время царила напряженная и угрожающая тишина. Но вот, будто под воздействием неведомой силы, Гитлер вскочил на ноги и разразился неистовой бранью. Лицо его попеременно то бледнело, то багровело, и он трясся, как в лихорадке, хрипло крича об измене, трусости, неподчинении. Как и в прежние необузданные взрывы ярости, Гитлер обвинял во всех бедах и неудачах вооруженные силы и войска СС. В конце концов он в категорической форме заявил, что отказывается покинуть город, остается с берлинцами и будет лично руководить сражением. Затем присутствовавшие свидетели этой невероятной сцены увидели, как Гитлер внезапно смолк и опустился в кресло совершенно изнеможденный. Контраст с предшествовавшим припадком был разительным. Согнувшись на сиденье, фюрер рыдал как малое дитя и впервые, не оправдываясь, открыто признал свое поражение.

— Все кончено, — сказал он. — Война проиграна. Я должен застрелиться.

Почти пять минут собравшиеся в совещательной комнате, не зная, что предпринять, хранили молчание. Первым его нарушил Йодль. Говоря спокойно, но твердо и тщательно подбирая слова, он напомнил Гитлеру о его долге перед немецким народом и вооруженными силами. Другие тоже попытались успокоить фюрера, вселить Новую надежду, напоминая ему об обширных немецких территориях на севере и юге Германии, которые по-прежнему стойко защищают верные своему долгу войска. но и теперь, невзирая на настойчивые просьбы своих ближайших соратников и коллег немедленно выехать в Берхтесгаден и оттуда руководить дальнейшими военными операциями, Гитлер был непоколебим в своем решении остаться в Берлине.

Позднее он подтвердил, что вся гражданская и военная власть в северных немецких землях переходит к гросс-адмиралу Дёницу. Кейтель и Йодль должны были, находясь в Берхтесгадене, руководить войсками, которые вели боевые действия в Южной Германии, Австрии, Богемии, Хорватии и Северной Италии, хотя, как оказалось, сделать это практически не представлялось возможным. Объявление о передаче Герингу власти над югом Германии было туманным и весьма расплывчатым. Фюрер также предложил Геббельсу переселиться с женой и детьми в убежище под имперской канцелярией и выпустить воззвание к населению Берлина, оповестив о том, что Гитлер по-прежнему с ними, лично руководит обороной города и готов разделить с берлинцами их судьбу. Он также распорядился, чтобы Борман, который, вопреки приказу, выехал из Берлина, Бургдорф, Кребс и офицеры связи постоянно находились с ним в убежище.

Принятые на последнем совещании решения были немедленно переданы по телефону или через офицеров связи соответствующим военачальникам в войска. Правда, в связи с этими решениями, как показали последующие события, возникли некоторые неувязки в вопросах разграничения компетенции между Герингом и Гиммлером.

Кейтель и Йодль, отказывавшиеся покинуть Гитлера, не отбыли, как планировалось, сразу на юг, но торжественно пообещали фюреру сделать все, что в их силах, для защиты и, если понадобится, освобождения Берлина. В эту же ночь Кейтель отправился к генералу Венку, командующему 12-й армией, а Йодль — сначала к генералу Штейнеру, затем в Крампниц, где расположилась ставка Верховного главнокомандования сухопутных войск, чтобы оттуда направлять действия в первую очередь 5-й общевойсковой армии. В это же самое время по приказу Гитлера из Берлина выехали его личный врач профессор Морель, адмирал фон Путткамер, адъютант Юлиус Шрауб и другие лица, выполнявшие в ставке Гитлера второстепенные и вспомогательные функции.

Когда ближайшие сподвижники Гитлера наконец оправились от шока, вызванного его бурной реакцией на последнем совещании, им удалось до известной степени приободрить его, вселить в него некоторую уверенность и надежду. Остаться в Берлине постарались в первую очередь Кейтель, Йодль и Борман, ну и, конечно, Геббельс, обреченный в силу своих служебных обязанностей. Кейтель и Йодль красочно описали благоприятные возможности, которые открывались перед Германией в результате комбинированного наступления 9-й и 12-й армий, поддержанных атаками войск Штейнера и Хольста. Йодль также предложил снять все воинские части, противостоящие западным союзникам, и использовать их в битве за Берлин.

Геббельс и Борман напомнили Гитлеру о реально существующей колоссальной потенциальной силе, которой располагает Берлин, если поставить под ружье всех его жителей, способных носить оружие. Все это вместе с телефонными звонками сторонников Гитлера, узнавших от офицеров связи о случившемся с ним нервном припадке, помогло взбодрить его для последнего акта трагедии Германии. В итоге во второй половине дня последовали один за другим следующие приказы и распоряжения:

1. 9-й армии, которая по-прежнему ведет ожесточенные бои в районе Франкфурта и все еще удерживает отдельные позиции на Одере, следует пробиваться в западном направлении, имея целью объединиться с армией Венка.

2. Генерал-фельдмаршалу Кейтелю незамедлительно отправиться в армию Венка, оценить на месте обстановку и лично отдать приказ объединиться с 9-й армией и сняться с Американского фронта. Затем ему следует подготовить удар в направлении Ферч, к юго-западу от Потсдама, с целью деблокирования Берлина.

3. Йодлю силами армии Штейнера организовать наступление на Берлин из района севернее Ораниенбурга.

4. Гросс-адмиралу Дёницу дано указание прекратить все остальные военные операции и сосредоточить усилия на защите Берлина.

5. Геббельс, как верховный комиссар обороны Берлина, уполномочен мобилизовать любые внутренние силы и средства для нужд обороны города.

Следуя из Цоссена в Берлин с автоколонной, мне пришлось по дороге задержаться, чтобы подождать, пока подтянутся отставшие автомашины. Низко над головами пронеслись два немецких самолета, направляясь на восток. Издалека, подобно глухим раскатам весеннего грома, доносился сплошной несмолкаемый гул гигантского сражения. Возле железнодорожной станции Потсдам мы миновали около 20 или 30 неразорвавшихся авиабомб, оставшихся после последнего воздушного налета. У мостов возле потсдамского дворца мы были вынуждены задержаться: путь нам преградили тысячи автомашин, скопившихся у противотанковых заграждений. Я вышел из автомобиля и попытался навести хоть какой-то порядок среди огромной толпы возбужденных водителей, простых обывателей с повозками и ручными тележками, матерей с детьми на руках, завернутыми в одеяла, — все страшно напуганные и растерянные. На наших глазах саперы спешно минировали оба моста, используя взрывчатку и неразорвавшиеся авиабомбы.

В конце концов мы все-таки проехали в город. Дальше мы следовали боковыми улочками: большинство главных магистралей были загромождены остатками, разрушенных домов и пестрели кратерами от бомб. Колокола бывшей гарнизонной церкви Потсдама, в которой Гитлер когда-то провозгласил образование Третьего рейха и принял присягу, валялись среди мусора и обуглившихся деревянных конструкций, пустые глазницы выгоревшей церкви горестно взирали на нас. Когда мы прибыли к месту назначения — казарме в Потсдам-Айхе, — нас встретили работники штаба, выехавшие из Цоссена раньше нас, и целый ворох поручений, посыпавшихся со всех сторон. В 20.00, когда с наиболее неотложными делами было покончено, из имперской канцелярии вернулся совершенно измотанный майор фон Фрайтаг-Лорингхофен, и мы сели с ним немного передохнуть и поговорить о событиях минувшего дня. Все в новой штаб-квартире было организовано на скорую руку, мы знали: долго мы здесь не задержимся. Что будет с нами обоими теперь, когда генерал Кребс твердо решил остаться в столице, мы не знали.

На следующий день ранним утром поползли слухи, что штаб-квартира должна передислоцироваться в Рейнсберг, а оттуда, по всей вероятности, в Любек. Я просто боялся поверить в такую возможность и не отваживался даже надеяться через несколько дней увидеться с женой и ребенком. Вскоре я получил новые поручения от генерала Детлефзена, ответственного за оборону штаб-квартиры Генерального штаба сухопутных войск. Я еще не успел приступить к работе, когда позвонил генерал Кребс из имперской канцелярии и приказал майору фон Фрайтаг-Лорингхофену немедленно явиться к нему со всем необходимым для пребывания в подземном убежище фюрера в течение нескольких дней. Мы оба отлично поняли, что это означает, и прощание далось нам нелегко.

Согласно поручению генерала Детлефзена, я собрал всех, кого смог, в боевой отряд, послал бронетранспортеры в разведку и выставил надежные заслоны в Гельтове, Вердере и Маркварде к западу, северу и юго-западу от Потсдама, где час от часу возрастал поток беженцев.

Дороги за пределами городов представляли собой странное зрелище. Впервые в толпах спасавшегося гражданского населения стали попадаться люди в военной форме: сначала один или два, потом небольшими группами, затем уже во множестве. Некоторые, по-видимому, стремились к какой-то определенной цели, знали, к кому и зачем идут, но большинство безучастно брело куда глаза глядят. Они недавно побывали в гигантской мясорубке Восточного фронта и находились в состоянии полнейшей апатии. Это было заметно по тому, как они переставляли ноги, отражалось в их взглядах. Было среди них много раненых, наспех перебинтованных мужчин всех возрастов.

В 17.00 я был вызван к генералу Детлефзену. Когда я вошел, генерал, высокий и крайне утомленный, поднялся и, подавая мне руку, сказал:

— Час тому назад звонил генерал Кребс. Вам надлежит немедленно явиться в убежище имперской канцелярии, чтобы помочь майору фон Фрайтаг-Лорингхофену. Возьмите с собой все личные вещи. Надеюсь, вы понимаете, чем это может обернуться для вас. — Положив руку мне на плечо и пристально глядя на меня, он добавил: — Когда наступит решающий момент и вся эта свора бросится наутек, постарайтесь вовремя выбраться из норы и умереть, как и подобает солдату, с достоинством на Вильгельмплац. — Заключительную фразу он произнес медленно и проникновенно, будто отец, дающий наставление сыну. Под конец он спросил: — Могу ли я что- нибудь еще сделать для вас?

В комнате наступила короткая тишина. Затем, сообщив генералу адрес моей жены, я распрощался и вышел. Лишь оказавшись в полумраке длинного казарменного коридора, я в полной мере осознал жуткий смысл слов генерала. Все предшествовавшие дни и недели я находился в самой гуще событий, в центре лихорадочной деятельности и реагировал на происходящее вокруг так же, как и другие на протяжении всех лет войны на фронте; мы не задумывались над причинами и не заглядывали далеко в будущее: у нас просто не оставалось времени на отвлеченные размышления. Не скрою, в первые недели и месяцы моей работы в Генеральном штабе сухопутных войск я отчетливо сознавал, что в скором времени Германию ожидает полное поражение. Но и тогда оно не воспринималось так непосредственно близко, как в этот момент. Какое жестокое пробуждение!

Не торопясь я собрал свои немногочисленные пожитки, попрощался с сослуживцами и отбыл к новому месту дальнейшего пребывания. Не взял я с собой своего верного ординарца Гуммерсбаха, поручив ему доставить мое последнее послание моей жене. Мой путь лежал в обход Потсдама через Недлиц, Крампниц и Хеерштрассе. Прямо через Ванзее и Далем проехать было уже нельзя: по слухам, русские уже перерезали эту дорогу у Целендорфа.

Наступили сумерки, улицы опустели, гул сражения за Берлин почти стих. Проезжая по широкому проспекту, ведущему с востока на запад, мы не встретили ни души, лишь изредка мелькала тень человека, перебегавшего из одного подвала к другому. Чем ближе к центру, тем безжизненнее казался гигантский город. Наконец мы благополучно и без приключений добрались до Вильгельмплац и свернули на Фоссштрассе. На фоне ясного ночного неба перед нами высилось темное массивное здание имперской канцелярии.

Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
+2

Поделиться

Tags

  • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
    heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
    winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
    worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
    expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
    disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
    joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
    sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
    neutral_faceno_mouthinnocent
Спутник земли ?

Редакторы выбирают

Блог